Хриплое дыхание застряло где-то в глотке, вырываясь прерывистыми потоками. Перед глазами мутно. Это конец?
Щека пылает, и причина явно не в пощечине. Встреча мягкой кожи, за которой он бережно ухаживал, с жестким кулаком не прошла бесследно, оставляя после себя жуткую боль и металлический привкус во рту. Единственное, что спасало сейчас – это холодный кафельный пол, с которым он тоже успел встретиться худшим для себя образом. А теперь Ларсу только и остается, что валяться на нем, прижимаясь пылающей щекой как к спасительному и грязному «айсбергу», возникшему посреди пустыни каким-то магическим и невероятным образом. Так себя ощущает мешок картошки в погребе?

У него не осталось сил, чтобы подняться. Роскошь, которую Квин себе позволял, - это упереться руками в пол, бессильно предприняв попытку подняться. Бесполезно. Чертово избиение аукнулось его неподготовленному телу слишком сильной болью. Даже обидно. Наверное, стоило больше времени уделить Бойцовскому клубу? А не просто маячить там, когда станет совсем скучно. Способности – это хорошо, но он совсем забыл, что люди еще умеют пользоваться кулаками. И ногами. Да и не только ими.

Отстой…

Тихий кабинет, окутанный теплым вечерним светом, тишина в коридоре. Какова вероятность, что его найдут здесь раньше, чем к завтрашнему утру? А вероятность, что он не заработал внутреннее кровотечение? Печень он точно не чувствовал. Почки неприятно ноют. Да и в целом все его тело – один болевой комок. А лицо… Про лицо он даже не хотел думать. Не хватало еще заработать себе шок и попасть на реанимационную койку. Эти мысли показались ему до смешного пугающими. И Ларс улыбнулся им. А что ему еще остается?

Ни сил, ни поддержки. Ничего не осталось. Только ощущение полнейшей безнадеги и раздробленность на миллионы осколков. Не так он планировал провести май. И уж точно не планировал становиться грушей для избиения каких-то Шакалов. Унизительно.

- Кто-нибудь…- Хриплым шепотом произнес Лоуренс перед тем, как закрыть глаза.

Когда лежишь на холодном полу в полумраке, то всегда есть время подумать о многом. О том, как было бы здорово, не настань этот день никогда. О том, как было бы безопасно, превратись он в серую мышь, не отсвечивающую своим поведением. Конечно, сейчас остается только размышлять «как было бы, случись не так», на деле же было слишком поздно для сожалений. Научись он думать перед тем, как позволять острому языку действовать, наслаждался бы этим вечером как и множеством предыдущих. Возможно, попивал бы чай со своим соседом. А может сидел на подоконнике и слушал звуки свободы за окном. С такими мыслями он оставался один в тишине. Только шелест листвы с улицы мог прервать его немое отчаяние.

Или чужой голос?

Голова поворачивается так резко, что глухо щелкает какой-то ключичный позвонок. Слишком резко, слишком быстро для только что побитого школьника, справляющегося кое-как с попыткой не травмироваться сильнее. Откликнувшаяся боль заставляет обратно прижаться виском к кафелю. И все же… этот шум, этот голос – он как выстрел. И кого только еще могло принести в это время? Неужто осталось еще что-то, за что Ларс не успел получить? Или кто-то другой словно хищник почуявший подкусаную истекающую теплой кровью дичь, решил заявиться на праздник жизни?

Когда взгляд вновь фокусируется на открытой двери аудитории, он замечает Его. А, кажется, его звали Клод. Он видел его в своем классе, но никогда не обращал пристального внимания. Считая представителей Сов какой-то закрытой кастой, Ларс никогда не лез ни к одному из них. Потому и одноклассник, застывший в дверях, казался ему книгой, обернутой в плотный крафт. За ним не разглядеть ни названия, ни автора, ни примерного сюжета. А неизведанность пугает даже больше, чем типичный хулиган-Шакал.

Сглатывая металлический вкус, он попытался что-то прохрипеть, но вышло слишком неразборчиво. То ли он пытался предостеречь, чтобы незваный гость убирался подальше, то ли от безнадежности просил помощи.
Вряд ли его поняли, но помощь все равно оказалась рядом. Когда Клод попытался его усадить, Ларс характерно сжался, хватаясь рукой о чужой халат. Сжимая пальцами чужую белую ткань так, словно если сейчас отпустить, то его снова бросят валяться в темном кабинете, Квин медленно повернул голову, посмотрев на своего «спасителя». Ну и рожа... Словно только что смерть увидел во всей своей красе.... Такой напуганный взгляд, а все равно пытается помочь. Даже удивительно. Постепенно привыкая к новому положению и ломоте в костях, он медленно кивает головой и собирает все силы, пуская их на тихий шепот:

- Встану. Помоги мне добраться до комнаты.

Конечно же, наивно полагать, что это была хорошая идея. По нему плакал как минимум лазарет. Но воспаленный мозг льва смог выдать только одно безопасное для себя место. Поднимаясь на ноги, хватаясь за перепачканный своей кровью халат Науэлла, он ищет в нем опоры, бессильно опустив голову на чужое плечо в попытке отдышаться.

- Секунду.- Прохрипел на выдохе Квин, отрываясь от одноклассника в попытке сделать шаг. И опоминается.- А, мои вещи…
И снова плохая идея. Тут он уже и сам понимает. Бросив пустой взгляд на разбросанные принадлежности, он отворачивается и делает новый шаг.

В любой другой ситуации он бы давно взбрыкнул. В любой, кроме этой. Но сейчас ему больше всего на свете хотелось упасть всем своим бренным телом в кровать, снять одежду и приложить к ощутимым припухлостям компресс с чудотворной слюной. Если его способность и могла принести пользу, то это явно был ее звездный час. В голове он уже прокрутил, как Клод поможет ему добраться до комнаты, благо, в коридорах сейчас не так оживленно, они не вызовут резонанс в общежитии; Райан, его сосед, малость округлит глаза от вида льва; а сам Ларс, закончив с лечением, отключится на пару-тройку дней восстановить силы.

Только Клод имел на этот счет совершенно иное мнение. Это раздражало. Громко цокнув языком, Ларс молча поплелся дальше, покидая аудиторию с поддержкой в виде неожиданного спасителя. Либо судьба его все же любит, хотя вряд ли, принимая во внимание минувшие события, либо настолько ненавидит, что подливает дополнительную порцию испытаний через боль, словно заботливый официант подливает кипяток в чайник щедрого клиента.

Плечо Клода на удивление приятное. Зарывшись носом под ворот пропахшего химикатами халата, Лоуренс ощутил невесомую пелену покоя, что опустилась на его плечи. Этот приятный аромат с кислинкой… Он не замечал его раньше. А еще Квину было неизвестно, что хватка странной Совы настолько надежна, чего не скажешь, если взглянуть на самого Науэлла впервые. Прикрыв глаза и доверившись своему сопровождающему, он волочил ноги по коридору. Сердце бешено стучало не только от боли, но и от предостерегающих слов совы о зеркале. Засев гнусным червем в голове, эта мысль не отпускала. И он стал отчаянно искать на своем пути зеркало.

Долго ждать не пришлось. Проходя мимо одного из таковых, Лоуренс остановился, уставившись на свое отражение. То ли дело в вечернем освещении, то ли Квин по-настоящему побледнел, встретив по ту сторону зазеркалья отнюдь не очаровательное лицо. Позабыв о боли, он оттолкнулся от Клода и шагнул к зеркалу, уперевшись в него ладонями. Тараня взглядом свое опухшее лицо, хрипло дыша и оставляя паровые кольца на поверхности отражения, в голове студента крутилось только одно:

Нет-нет-нет, быть такого не может! Это не Я!

Где лисий взгляд, подчеркнутый красным карандашом и очаровательными стрелками? От них остался только размазанный след. Гематома над глазом, гематома на щеке. Разбитая губа, след от подсохшей и размазанной крови из носа. Одним словом, не лицо, а настоящее полотно с место преступления. Бегая взглядом по каждому уголку своего ебала, он со скрипом надавил подушечками пальцев на поверхность зеркала, медленно превращая поджатые губы в оскал.

- Ублюдки…- Хрипло прорычал Лоуренс, не отрывая ошарашенного взгляда,- Убью. Я убью их.

Хотелось прямо здесь сползти вниз по стенке, уткнулся в колени лицом и громко, навзрыд закричать. Его лицо, его прекрасное лицо – предмет гордости, над которым он работал годами. Его визитная карточка в мир, где можно выживать с помощью красоты. Эти наглые псы отняли у него не только честь и достоинство, но еще и самое ценное. Они буквально загнали его в угол.

Отныне у него не было карты Джокера в рукаве. По-крайней мере, пока не сойдут все отеки и синева. Черт знает, сколько времени на этой уйдет. Когда его гнев поутих, вернулась слабость. Подкашивающиеся ноги не выдерживали. Как хорошо, что рядом был Клод, позволивший опереться о свое перепачканное плечо.

Он не помнит, как они дошли до медицинского кабинета. Пребывая в оторванном состоянии, беззвучно повторяя проклятия сухими губами и бесконечное «убью», он лишь сильнее, до дрожи  сжимал пальцами чужой халат на груди, прячась от жестокого мира клетки, под названием приют.

А дальше все словно в тумане. Помнит, как за него взялся дежурный медицинский работник, принимая пострадавшего из рук Клода. Помнит, как его повели к кушетке и ввели обезболивающее, окутывающее его сознание мягкой пеленой.

«А, кажется, я не сказал ему спасибо…»

Его бредовые сны выходили на новый уровень. Череда криков, ударов, раскрытая шакалья пасть. Пронизывающий страх и беспомощность, которые он ощутил в жизни, переносились на его воображение, истязая и в беспамятстве вплоть до момента пробуждения.

Свет бьет в глаза. Затылок явно лежит на подушке. Он в комнате? Нет. Кровать совершенно не похожа на его родную. Да и потолок до чертиков белый, какой бывает в больницах. Медленно поднимаясь в положение сидя, он огляделся. Ага, все же, медкабинет. Его взгляд опустился, и Лоуренс обнаружил себя заботливо перебинтованным в жесткой кровати комнаты покоя. Отрешенно глядя на свои руки, он медленно коснулся лица. Все еще дико больно. Где-то он чувствует компрессы из марли и септических пластырей. В ногах сохраняется ватность, но ему явно лучше, чем пару часов назад. Прискорбно. Теперь не избежать вопросов от администрации. А отсвечивать он слишком не хотел.

- Чертов Клод. Говорил же, в комнату надо.- Пробубнил себе под нос Квин, сминая в руках одеяло.

Настенные часы отбивают монотонный ритм. Легкая занавеска покачивается у приоткрытого окна, пуская внутрь запах ночной весенней прохлады, перемешивающийся с едким шлейфом антисептика, которым буквально обрабатывалась каждая поверхность комнаты покоя и отдыха. Каждая полочка, каждый контейнер. Столы и пол, инструменты. Руки работника, ваявшего свое произведение искусства из бинтов, превращая Лоуренса в нечто схожее с мумией.

Чрезмерная стерильность всегда навевает на него тревогу, но сегодня смогла подарить покой. Всяко лучше, чем валяться на грязном полу кабинета, не имея и малейшего представления о своей дальнейшей судьбе. Теперь он в относительном тепле, под хрустящей простынью на пружинистой кровати, набирается сил. И пусть ему периодически в голову стреляли воспоминания документальных фильмов о насильниках и убийцах, когда их жертвы успевали дать интервью на больничной койке тишайшим и неразборчивым шепотом, а после отходили в мир иной; Ларс знал – это не про него. Он выберется из кабинета, подправит испорченный внешний вид и непременно отомстит обидчикам. Даже если не своими руками, даже если придется прибегнуть к самым крупным обманам в своей жизни – он это сделает. Око за око.

Ха-ха. Осталось только придти в себя. Сжимая простыню в пальцах, он таранил белый потолок. Сейчас он слишком измотан и опустошен. Достаточно повернуть голову и наткнуться на свое отражение в зеркале у раковины напротив, как сердце обливается кровью. Он не был готов видеть себя настолько уродливым и безобразным. Тем не менее, это испытание выпало на его плечи. И он… не готов с достоинством встречать его. Хотелось уткнуться в подушку и громко закричать. Хотелось царапать руками матрас, пока не порвется простыня, выворачивая свое содержимое наружу. Но он не станет этого делать, глубоко запечатав все свои чувства под ключ. Он же всегда так поступал, что ему стоит и в этот раз…

Повернув голову в противоположную сторону, взгляд Квин упал на принесенные вещи, что покоились на прикроватной тумбе. Надо же, какой идиот…,- Думал Лоуренс, припоминая, как обмолвился о вещах при Клоде. Вместо того чтобы отчалить и жить дальше своей спокойной жизнью, он еще и за вещами возвращался. Ну что за бред. Они ведь даже не друзья или приятели, чтобы совершать такие героические поступки друг для друга. Еще и этот мед.работник так распинался, какой же чудесный парень, этот Клод. Чудесный, не поспоришь. Но все равно его поступок был… излишен?

Ну, точно идиот.

Проблема в том, что Лоуренс не знал, чего теперь ждать от этого Клода. Будет требовать компенсацию за причиненный ущерб своему времени? Шантажировать? Или просто сделает вид, что ничего не произошло, оставив Лоуренса в должниках? Ларс тяжело вздохнул. Неопределенность пугает и беспокоит. А ему и так хватает проблем. И пусть помощь Науэлла, ставшая чистейшим совпадением, буквально стала его спасением, Лоуренс отказывался понимать, как до такого дошло.

Как известно, отсутствие людей вокруг и прикованность к койке под надзором камер доводят человека до излишних рассуждений. Сопоставляя хрупкие частички пазла, совмещая по обломком крупицы воспоминаний, Квин неожиданно для себя пришел к странному выводу, от чего у него перехватило дыхание: а вдруг Клод заодно с тем шакалом и Диком? Что, если его появление было не случайностью, а спланированной акцией «щедрости»? Если так вспомнить, он видел Клода с какой-то шакальей девкой. Вроде бы они даже неплохо общались, но Ларс не спешил судить наверняка: лишь предположение. И если он все же прав, то расправа над ним продолжается, только уже не кулаками, а методами куда более…изощренными?

По спине пробежал холод. Не хотелось верить в это, но жизнь научила предполагать самое худшее, чтобы выживать. Чертов Клод… Вот уж не думал и не гадал Лоуренс, что эта невзрачная сова сможет настолько проникнуть в его голову, лишая спокойствия.

Возможно, если бы не усталость и легкая релаксация от успокоительного, заботливо выданного мед.работником, он бы провел за выдумыванием теорий всю ночь, но седативное действие препарата избавило студента от бессонной участи, погружая в мир дремы.

Утро началось с обработки: свежие бинты на руках, специальная мазь на основе пантенола, обработка антисептиками, хлоргексидином. Свежие пластыри на рассеченную бровь и распухшую щеку с кровоподтеком. Новая порция препаратов и скудный завтрак.

Пусть в приюте и не было полноценной больницы, но этот пункт помощи прекрасно справлялся с поддержанием атмосферы уныния. За медикаментами и завтраком пришлось молча посидеть в кровати, рассматривая собственные ладони, пока один из приглашенных учителей пытался выведать информацию о нарушителях порядка и произошедшем.

- У вас же есть камеры. Вы и сами можете посмотреть.- Холодно отозвался Лоуренс, окончательно отвернувшись в сторону окна.

По решению работника ему предстояло провести в койке еще день. И как бы Лоуренс не настаивал на том, что может отлежаться и в собственной кровати у себя в комнате, мужчина в белом халате остался при своем мнении, поставив жирную точку в разговоре. Сказано, отдыхать. Значит Лоуренс будет отдыхать. И умирать от скуки, тараня отрешенным взглядом унылый пейзаж за окном.

Самое мучительное в нахождении на больничной койке – это контроль со стороны старшего. Лоуренс пытался выискивать момент, когда работник медицинского пункта сможет оставить его одного, но тот упорно не покидал пределы рабочего места. То ли из собственной профессиональной вредности, то ли из-за кипы навалившихся на него бумаг, то ли по приказу недавнего прихода учителей, выискивающих правду. Причина не так важна, как то, что это сильно раздражает.

Само собой, лечение тут неплохое. Можно даже сказать, классное, для такого-то посредственного уровня. Но все эти капельницы с электролитами, мази и повязки не помогут ему решить главную проблему – восстановление внешнего вида. Уже много раз было доказано, что нет лучшего средства от косметологической проблемы Квина, как его собственная слюна. В чем была проблема? В надзоре и запрете на использование способности. Потому-то он и не хотел изначально идти в мед.пункт. Потому-то он и просил этого чертового Клода отвести его в комнату. При воспоминаниях предшествующего вечера он снова стискивает одеяло пальцами, сжимая до белезны костяшек. И сколько еще ему тут валяться?

Неожиданно поток его мыслей прерывает уже знакомая монотонная интонация. Это «Тук-тук» не спутать ни с кем. Поднимая голову, Квин сталкивается взглядом с замершим Клодом. Плохо, это очень плохо.

Проблема номер два. Он никому не позволяет видеть себя без «боевого раскраса» на лице. Никому, кроме Райана. И то, в силу соседских взаимоотношений. Одноклассник – вещь совершенно иная. И если вчера его лицо походило на кровавое месиво, то оно хотя бы было украшено расползающимися по коже стрелками, под тон крови. Сегодня его глаза украшали только серые мешки под глазами, граничащие с зеленоватым подтоном синяков. Никакой тебе «кошачьей стрелки», а значит и о природном очаровании стоит забыть. От них остался только тусклый свет янтарных глаз. Чувствуя себя предельно голым, Квин поспешил отвернуться от гостя к окну, не удосужив ответным «привет».

Убедившись в том, что Клод собирается оставаться в качестве гостя еще на какое-то время, довольный работник наконец смог оставить их одних, отправившись за пределы кабинета по своим делам. И это была единственная приятная новость. Сохраняя молчаливую паузу, поджав губы, Ларс таранил одну точку в окне, позволяя этой тишине заполнить все помещение медицинского пункта. И пусть она была недолгой, но позволила Квину собраться с мыслями.

И вот он снова начал говорить. На самом деле, Лоуренс ожидал чего-то подобного от Клода. Объявление мира, уступки на условиях жертвы, предельная лояльность. Его условия были предельно выгодны, на них стоило соглашаться незамедлительно. Но Ларс медлил, продолжая эту немую сцену.  Не решаясь повернуться к Клоду, он продолжал сминать простыни в пальцах, прощупывая приятный материал подушечками пальцев. Впервые за последние часы он ощутил…легкость. Словно камень, сдавливающий его изнутри, раскололся в труху. Тихо выдохнув и прикрыв глаза, он отрешенно произнес:

- Твой халат.- Помедлив, Квин повернулся обратно к своему посетителю, уставившись тому прямо в яркие глаза.- Его еще можно спасти?

Несмотря на всю ту смуту, что окружала их вчерашним вечером, несмотря на тяжесть состояния, он прекрасно помнил, как падал на плечо одноклассника, как капли крови расползались по белой ткани, отпечатываясь неприятным узором. Хмуря брови, Квин продолжил спокойным голосом:

- Мне все равно, расскажешь ты кому-то о вчерашнем или нет. Так или иначе, это все равно станет известно остальным. Администрация уже добралась до меня утром. Им осталось только проверить камеры. Тебе и так ничего неизвестно. Даже если до тебя решат докопаться, это бесполезно. Ты просто скажешь то, что делал. Однако,- заметно напрягаясь, Квин собрал остатки своего мужества, выдавив из себя чуть ли не с рыком,- я прошу тебя только об одном. Науэлл.- Указывая на собственное лицо, он продолжил.- Ты забудешь о том, в каком состоянии видел мое лицо. И ни одна живая душа в этом гребанном приюте не узнает о том, как я сейчас выгляжу. Понял?

Просьба вышла скорее… предупреждением. Словно загнанный в угол хищник, он скалился и тихо рычал на протянутую руку, не разбираясь, с каким умыслом та вовсе полезла к зверю. Скользя взглядом по чужому лицу и постепенно успокаиваясь, Квин медленно отклонился к спинке кровати, переводя руку на шею и медленно ее потирая на выдохе.

- Капли.- Прикрыв глаза, Лоуренс продолжил говорить без тени эмоций.- В шкафу медикаментов позади тебя, на последней дверной полке у него стоит упаковка капель. Вроде «Систейн» называются. Капни себе в глаза, а то смотреть страшно. Ты же не вампир в конце концов.

«Хотя и  похож немного»,- допустил такую мысль Квин. Краем глаза убедившись, что они одни, и в ближайшее время «надзиратель» не явится, Ларс набрался смелости дернуть своего посетителя за рукав.

- Помоги мне. Еще раз.- Пусть это и нагло, но так нужно. Сейчас только Клод и в силах ему помочь.- Найди у него в шкафу пластыри свежие и помоги отклеить то, что сейчас на лице.

Лучшего времени, чтобы сделать компресс из собственной лечебной слюны, и не придумаешь. Обычная марля не справится, зато асептические пластырные повязки прекрасно смогут удерживать влагу. Такими темпами он быстро восстановится. Главное, делать все быстро, пока их не застали врасплох.

- П… Пожалуйста.- Менее уверенно выдавил Квин, не отпуская чужую рубашку из пальцев.- Сейчас мне не справиться самому.

Халат пропал. По его вине. И пусть это была далеко не вещь Лоуренса, да и в принципе что-то из разряда далекого для его натуры, но все же белую спец.одежду было жаль. Он примерно представляет, сколько денег она стоит, представляет, сколько комфорта может принести своему носителю, привыкшему именно к такой плотности ткани, ширине рукава и размеру карманов. И пусть Клод уверял, что Лоуренс ничего ему не должен, ущемленная гордость Квина твердила иное. Мало того, что он доставил неудобства своему однокласснику, отнял его время и силы, так еще и подпортил материальную вещь. Одним словом – из памяти будет тяжко вырезать все произошедшее, сделав вид, что ничего не происходит. Он должен Клоду, еще как. И будет «париться» на этот счет.

И он мог бы возразить навещающему прямо сейчас, да только, так или иначе, но на подвиги он не был готов. Он находит себя ни морально, ни физически не готовым к спору. Да и в целом к какому-либо разговору. Хочет, жаждет, но категорически нет. И сказать ему на комментарий о халате нечего.

Не готов, не может, не в силах. Нужно что-то придумать – только не знает, что,- и… И в итоге не придумывает ничего. Как-то так случается, что все его мысли и напряжение улетучиваются прочь, оставляя на своем месте звенящую пустоту. Он бы с радостью забылся беспокойным сном посреди дня в надежде, что эта мучительная пустота его покинет, но знает, что проснется ближе к полуночи из-за больной головы, отвратительных кошмаров и полу-рефлекторного желания наглотаться аспирина, съедаемый чувством стыда. А может, наглотаться чего-то сильнее?

Заверение Клода о попытке позабыть внешний вид пострадавшего львенка немного успокаивает. Самую малость, где-то на подкорке. Издавая приглушенный выдох, Квин касается перебинтованной ладонью своего лица, потирая виски. Всего пара неудобных и брошенных в отвратительное время фраз перевернули его жизнь на «до» и «после», втянув в ЕГО дело посторонние глаза и уши. В его жизни случалось много дерьма, которое он успешно расхлебывал со временем. Но сейчас ситуация окончательно выходила из-под контроля, не оставляя ему и шанса на поиски плана «В». Война с шакалами достигла своего пика. И сухим из воды не выйдет никто. Вот только он не планировал стоять полностью мокрым, с вылитым на голову ведром ледяной воды. Отвратительное и тошнотворное ощущение.

Из своих мыслей его вытягивает голос страдающего Науэлла, чем заставляет Квина бросить на него быстрый взгляд, испытав полнейшее удивление. Нет, он конечно сказал про капли, но не думал, что такой человек как Клод прислушается к его совету. Шаблон одноклассника дал легкую трещину. Трещину дала и его опечаленная маска на лице. Прыснув в кулак со смеху, усмехнувшийся после Ларс спокойно заявил:

- Теперь я обязан на тебе жениться? Могу записать в личные достижения «растрогал неприступного гения»? Кто бы мог подумать.

Легкий разряд обстановки не помешает. На секунду ему показалось, что дышать стало легче. Словно «до» его сковывали с двух сторон каменные плиты, постепенно сдавливающие лишь сильнее. А теперь он освободился.

Правда, продлилось это ощущение недолго. Покорно опустив взгляд и позволив чужим рукам коснуться его холодной кожи, Квин с силой сжал простынь в пальцах. Неприятная липучка пластыря, отрывающаяся от лица вместе с корочкой крови, прожигала кожу, колола так, словно его терзает множество микроиголочек. Зажмурившись, он дернул плечом и зашипел, но покорно стерпел всю эту муку.

- Больнее, чем вчера, уже не будет.- Едва слышно отозвался отстраненный Ларс, беря в руки чистый пластырь и отрывая защитный слой.- Не жалей меня. Я и так достаточно жалко выгляжу.

Чертов шакалий вожак. Чертова его способность, усиливающая боль. Он никогда не забудет, как все его тело разрывало на части, когда тот приложил его о парту. Он никогда не забудет каждый удар. Чертова способность. И теперь ему придется расплачиваться фантомными болями.

Его губы мелко дрогнули, а перед глазами возникла пелена из слез. Не в силах удержать собирающиеся капли, Квин моргнул, позволяя соленым слезам скатиться вниз по его щеке. Он всегда пускал слезы тихо, без хныканья, сколько себя помнит. Не любил показывать слабость. Если ты слаб, то тебя сожрут.

Поспешно стерев слезу со щеки плечом и шмыгнув, Лоуренс поднес пластырь к губам, широко проходясь по сухой поверхности своим языком. Обводя каждый участок стерильной поверхности, оставляя влажный след, он украдкой глянул на Науэлла.

- Не смотри так.- Возмущенно шепнул Квин, передавая ему подготовленный таким образом пластырь и указывая на свое лицо.- Моя способность справится с ранами лучше, чем любое средство в этой комнате. Просто переклей мне все пластыри, больше ничего не нужно. Скажешь тому мужику в халате о нашей нелегальной работе – вылижу тебя с головы до ног.

Тоненькая капелька, оставляющая след на щеке постепенно растворяется на плече. Легкое пощипывание кожи на месте дорожки лишний раз напоминает, что ты все еще жив. И когда пелена слез спадает с глаз, а взгляд приобретает ясность, Лоуренс снова находит в себе силы посмотреть на своего случайного спасителя. Сейчас, когда весеннее солнце пробивается сквозь толщу стекла, озаряя белую комнату ярким светом, когда озорные зайчики из золота падают на чужую фигуру, он пропускает в голове мысль, что совершенно не узнает этого человека.

Специфика обучения и деление на группы – это тот принцип, благодаря которому успеваешь навешать ярлыки на остальных. Когда Квин только попал в их класс, он заранее присвоил каждому учащемуся табличку с персональной кличкой или типажом, на который станет опираться при выстраивании «отношений». В тот момент всезнающий Клод стал для него какой-то неприступной стеной из другой касты, к которой лезть он не собирался. Лично выстроив такую стену, он не слишком-то обращал внимание на то, насколько угадал с выбранной гравировкой, основанной на стереотипах. В его системе координат все было чертовски правильно.

Но теперь Ларс искренне был готов признать свое поражение, когда с заботливой руки его одноклассника на лице оказывается свежий пластырь с охлаждающей консистенцией. Эти прикосновения чужих пальцев, едва ощутимые на воспаленной щеке, отчего-то показались ему…теплыми? Наверное, это подходящее слово. После вчерашней стужи и погружения на ледяное дно, сегодня он купался в лучах чужого солнца, которое всегда старался отвергать. Иногда все же стоит побыть слабым и принять чужую помощь? Об этом стоит подумать. Поднимая взгляд из-под темных ресниц, он снова заглядывает в чужое лицо, не встречая отталкивающих эмоций сожаления или презрения. Вот так вот просто согласился с его просьбой? Как удобно и как необычно.

Наверное, не будь его сердце одним большим скоплением толстой корочки некроза, созданной из-за жестокости окружающего мира, он бы растаял прямо на месте. Но даже так в груди разливается чужеродное до этого момента тепло.

Ненадолго. Магия момента куда-то улетучивается, когда выражение лица его одноклассника куксится в совершенно иной гримасе. И вправду, что-то он замечтался и забылся, с кем сейчас находится в одном кабинете. На лице Лоуренса дернулось подобие раздраженной улыбки, он с вызовом посмотрел на Науэлла, сведя брови домиком к переносице:

- Я же в принципе мерзкий, как же иначе. Берегись и бойся меня.

Наигранно порычав и скрючив по-звериному пальцы рук, Ларс тихо хмыкнул. Не то, чтобы он всерьез собирался облизывать умника или угрожать ему, но и испытывать судьбу он бы не рекомендовал. Квин не из стеснительных, может и выкинуть чего.

Пластырь за пластырем отрывались от его лица, а новые повязки оказывались ровно на их месте, возвращая раздраженной и воспаленной коже приятную влажность и успокоение. Наконец-то он мог с легкостью выдохнуть полной грудью, - процесс заживления начался прямо сейчас. Погружая комнату в тишину, что повисла между ними двумя, он потеребил старые марли у себя на коленях, раздумывая, куда бы выбросить их так, чтобы его «надзиратель» ни о чем не догадался. Пробегаясь взглядом по кабинету, он вновь натыкается на Сову, удивленно хмыкая:

- А? Ну, периодически.- Неожиданный вопрос застал его врасплох, заставляя заправить прядь волос за ухо, дабы та не мешала клеить Клоду новый пластырь.- Я еще не слишком хорошо контролирую ее и быстро выматываюсь, но способность действительно неплохая.- Неловко хмыкнув, Ларс посмотрел на собственные ладони.- Хотя, в условиях приюта она не очень-то помогает выживать в отличие от второй, там все слишком сложно, правда. Но, думаю, в будущем я смогу разбогатеть на своей слюне.

Да, все, что ему было необходимо эти два года: просто выжить. Выжить и выпуститься, чтобы начать новую жизнь, полную, как он рассчитывал, достатка и душевного спокойствия. Лоуренс по-настоящему считал, что ему повезло родиться именно с такой способностью. Да, она немного мерзкая и многим будет неприятна, зато эффективна в мире, помешанном на красоте.

- Ну, а ты?- Когда с «перевязкой» было покончено, Ларс серьезно посмотрел на соучастника преступления.- Я ни разу не видел, чтобы ты использовал свои силы. Что, неужели настолько неловкие, что приходится скрывать? Или более мерзкие, чем у меня?

Ларс довольно хмыкнул. Не то, чтобы он пытался таким образом поддеть чужое достоинство, просто это была его привычная манера узнавать информацию. Да и за своим поведением он откровенно начал скрывать наваливающуюся на него сонливость, что тяжким грузом стала давить на затылок. Все же, не стоило использовать сразу столько сил после тяжелого побоища. Весьма непредусмотрительно, но так характерно для импульсивного человека-эмоции.

В какой-то момент его тело стало лавировать между реальностью и сладкой негой. Кровать уже не казалась такой неудобной и скрипучей, а утреннее солнце - назойливым жаром. Подобрав колени, обхватив их руками и устроив голову поверх, позволяя прядкам волос падать на лицо, перекрывая частично взор, расслабленный и перебинтованный Квин продолжил слушать своего одноклассника.

Да, у многих, почти у всех в этом месте существовало два таланта. И никто не кичился ими просто так, доставая карты из рукавов раньше, чем того потребует партия длиной в несколько лет обучения. Так и он не собирался выкладывать все перед своим спасителем. Так и он не требовал обратного от собеседника. Ему будет достаточно равноценного обмена информацией: способность за способность. В конце концов, им пришлось слишком рано повзрослеть и понять, как устроена система контрактов и обмена в этом жестоком и прогнившем мире.

Слушая Клода, он позволил себе прикрыть глаза, лишь подглядывая за чужими руками сквозь ресницы и синеву волос. Скучной? Да, в этом они оба могли сойтись. В какой-то мере способность Квина тоже была скучной. Ну, целительство и целительство. Правда, когда остальным приходилось узнавать подробности его методов лечения, то вопрос «скуки» отпадал сам собой. Мерзко-прекрасная изюминка. Да уж, просто «изюмительный мужчина», этот наш Лоуренс Квин.

- Ах, память хорошая, говоришь. Ну да, ну да… Скучновато. - С легкой усмешкой повторил расслабленный Ларс, но почти тотчас же подскочил от осознания услышанного. Блаженная нега растворилась где-то в дали, возвращая назойливо клокочущую тревогу.- Чего?!- Возмутился Лоуренс, хватая подушку из-за спины и ударяя ею сидящего напротив Клода пару раз.- Так ты мне наврал, что забудешь произошедшее и мой вид?!

Выплеснув свою микро-агрессию и недовольно пропыхтев, раскрасневшийся в щеках Ларс убрал подушку обратно, скрестив руки и возмущенно издав свое «хмпф». Как бы рано им ни пришлось повзрослеть, а детство все равно продолжало играть на первом плане. Только за чрезмерную активность приходится расплачиваться возвращающейся болью. Съежившись, Квин надавил ладонями себе на ребра, будто это поможет унять вернувшийся недуг.

Черт его поймет, как долго ему придется проваляться из-за этой боли, из-за этой чертовой способности шакальего лидера и собственной неосторожности. Черт его знает, сколько ему еще придется припоминать неудачное «ныряние в воду» на грани жизни. Черт, черт, черт… Ах, к черту, я сдаюсь, - эта мысль и настигающая слабость заставили льва рухнуть обратно на подушку. Давно пора бы. Закрывая глаза локтем руки, прячась от света, от Клода, от себя, он флегматично издал «ага», на слова одноклассника  об уборке. Ему, мягко скажем, было плевать на последствия самовольной смены бинтов. Главное, чтобы способность пошла во благо его состоянию. Иначе он зря сейчас проваляется под действием своей «побочки». И зря напряг малознакомого парня. К слову, тот продолжал, что удивительно, виться вокруг пострадавшего одноклассника уже с более интересными предложениями.

Глянув на Клода и медленно проморгавшись, удивленный Квин постепенно стал заливаться краской. То ли от возмущения, то ли у него поднималась температура, то ли ему стало в конец и край стыдно за свою беспомощность.

- Ой, да подумаешь, проверочные.- Король лжи и обмана дал трещину. Его голос звучал максимально фальшиво, а взгляд забегал из стороны в сторону.- Там же наверняка немного всего учить, я и так справиться могу.

Ложь. Пусть в учебе Квин и не был отстающим, но и до звания «гения» ему было далеко. Некоторые студенты способны запоминать информацию, услышав ее единожды или прочитав на раз-два в учебниках. К сожалению, Квин не относился ни к первым, ни ко вторым. Ему приходилось долго разжевывать новый материал, перечитывая раз за разом. Так что грядущие проверочные могли стать крупной проблемой.

- Ну, это…- Засомневался Квин, отворачивая голову и понижая голос.- Если несколько копий, то так и быть. Я их приму. Приноси мне конспекты.

Гордость – страшная вещь. Полезная, но и мешающая жизни. И Лоуренс был чуть ли не олицетворением данного слова. Ему было тяжело бороться с самим собой. И прямо сейчас он продолжал ломать себя с такой же силой, как и днем ранее Уильям ломал его тело.

- Слушай, а тебе там, не знаю, не пора на занятия?- Ну вот, теперь он не мог посмотреть даже на Клода. А потому лучшим решением было бы отправить его подальше и придти в себя. Да и отдохнуть не мешало бы.

Иногда жизнь напоминала ему какую-то сюрреалистичную игру, где периодически всплывают баннеры с открытыми достижениями. И если бы реальность в Шайенне была такой игрой, то прямо сейчас над головой Ларса должно возникнуть: «Поздравляем! Достижение «Стыд» успешно получено!». Зависший взглядом на календаре, Лоуренс сидел с отвисшей челюстью и наливающимися багряным оттенком щеками. Его не просто пронизывало это пожирающее чувство стыда, а буквально сокрушало, доводя до какой-то предсмертной агонии. Мелко содрогаясь всем телом и сдерживая писк, Квин смотрел вслед уходящему Клоду. Очень хотелось что-то выкрикнуть вслед, но еще сильнее хотелось задушить самого себя подушкой.

Он ЗАБЫЛ что вчера была пятница.

Вот только за его оплошность почему-то получил улыбчивый санитар, в лицо которого прилетела подушка. И в голове пылающего Ларса рождалась лишь одна мысль: как же хорошо, что Клод не вернется до понедельника.

Во-первых, он сможет спокойно пережить минуты своего позора, во-вторых, неплохо восстановиться. А там, может, и вовсе в понедельник ему позволят вернуться к своей обычной деятельности, так что излишняя забота одноклассника и не пригодится. С другой стороны, эти два долгих дня, потраченных впустую на отсиживание задницы (которая явно требовала приключений) стали лишним поводом для пожирающих изнутри размышлений.

Что делать дальше?

Как теперь перебороть страх перед лидером оппозиционной стаи?

Зачем Клод назвал номер своей комнаты?

Стоп. Последняя мысль невольно заставляла таращиться пустым взглядом в потолок в темноте и рассуждать о природе возникновения данного вопроса в голове. Вариантов было много, начиная с «если ты захочешь сбежать и скрыться», до «если ты захочешь отблагодарить». О, нет-нет. Ларс хмыкнул, мотая головой. Этот парень явно не из тех, кто потребует подобной оплаты. И все же такая мелочь напрочь заняла его голову на одну ночь. Отвратительно.

Вообще, пребывание в лазарете могло бы показаться мучительно долгим, если бы не находчивый сотрудник в белом халате, нашедший, чем увлечь строптивого ученика. Кто бы мог подумать, что у него найдется столько медицинской литературы на рабочем месте. Явно не Квин. А все началось с обычного нравоучения. Клод верно подметил, что свежие бинты не останутся без внимания со стороны «надзирателя» лазарета. И Ларсу пришлось вытерпеть длинную лекцию о вреде такого бездумного использования способности, о которой он мало чего еще знает. В ответ на споры об опасности «муциновой пленки» Ларсу и перепала старенькая литература в толстом переплете с кратко брошенным «читай». И выходные превратились в один быстрый миг.

Понедельник начался с утренней перевязки, оценки состояния и стандартных терапевтических манипуляций. Как итог: придется проваляться на койке еще некоторое время. Не то, чтобы Лоурес был против. У него как раз осталась еще одна книга, которую он не успел изучить на выходных. Отвесив свое апатичное «ага» работнику, съев свой пресный завтрак и оставив пакет с молоком на потом, Квин погрузился обратно в чтение, перелистывая пожелтевшие страницы громоздкого учебника, местами выеденного книжными паразитами. Водя пальцами по выцветшему тексту, разделенному на колоны, Лоуренс отключился от всего окружающего мира.

Обед. Весенний ветер врывается в комнату через открытое настежь окно. Некогда пустой двор постепенно стал заполняться детьми и смесью звуков шагов и чужой речи. После занятий Шайенн оживал. Лоуренсу повезло, что его кровать находилась прямо у открытого окна. Пока теплый солнечный свет падал и насыщал витаминами его бледную кожу, а невесомые занавески мягко покачивались из стороны в сторону, он задумчиво облокачивался на подоконник, подпирая голову рукой и читая. Белоснежная комната, белые простыни. Белый халат, белые занавески. И яркое пятно в виде задумчивого студента, бегло скачущего взглядом по строкам из-под густых ресниц. Изредка отвлекаясь на спадающие вперед прядки, что щекочут нос, Квин действительно оставил весь посторонний шум позади себя. Его внимание было приковано к куда более интересному объекту: природе его способности.

Конечно, литература не могла дать четкого обоснования его «эксклюзивных» сил. Напротив, о природе данного феномена можно бесконечно долго спорить и биться в догадках. Но льву никогда ранее не приходило в голову, какой именно раздел медицины стоит изучить, чтобы приблизиться к минимальному пониманию своих сил. Да, на воле он частенько листал разные справочники. Но чаще проверял собственные силы и лимиты путем экспериментов с другими людьми, проб и ошибок. Сегодня же перед ним лежал настоящий кладезь знаний с громким заголовком «гликопротеины ротовой полости». Множество слов, что он уже видел ранее: лизоцим, амилаза, секреторный иммуноглобулин G… Но его внимание привлек именно «муцин».

В какой-то момент он услышал, как в пустой кабинет открывается дверь. Позабыв об осторожности, привыкший за выходные дни к присутствию медицинского работника поодаль, он даже не поднял взгляда.

- Эй, старик.- Окликнул его задумчивым тоном Лоуренс, потирая тонкими пальцами подбородок.- Хочешь сказать, у меня слишком  активно работают гены MUC1, MUC4 и MUC5? Хотя о последнем я бы поспорил, моя слюна не настолько вязкая… А может и вязкая. Надо у других спрашивать.

В книге указывалось, что в организме человека присутствует как минимум семнадцать типов муцинового гена, отвечающего не только за выработку слюны, но и за слизистые составляющие желудочного сока, патогенного муцина легких, составляющего других паренхиматозных органов и…

- Значит, если муцин в том числе относится к неким онко-маркерам, то мое активное использование способности на коже может привести к карциномам из-за экспрессии MUC-1? И тогда это лишь укрепит клеточный слой опухоли, что помешает мне излечиться химией?- Хмуря постепенно брови и понижая размеренно монотонный тон, Лоуренс перелистнул страницу, тихо выдохнув.- Знаешь, старик, это не такая большая цена за то, что муцин может мне дать. Если принимать во внимание, что он агрегирует клетки бактерий и фактически делает мой рот стерильным… Это же лишний раз доказывает, что антибактериально я достаточно эффективен. Особенно против стрептококков, которые буквально везде. Да и вообще, муцин и гомо- и гетеротипен, так что я буквально могу превратить эту способность в нечто грандиозное. Считай,- прикрыв задумчиво глаза и опершись щекой о свой кулак, на свободной руке он стал загибать пальцы,- склеивать бактерии могу, подавлять их адгезию могу, а могу и стимулировать, если задействовать корень языка. Амфифункциональная способность. А учитывая, что муциновые гены буквально расположены в разных органах, то моя теория о помощи изнутри может быть оправдана. Да, мерзко заглатывать мою слюну, но если она входит в дуоденальный сок и кишечник, то буквально может оказывать «эффект пилюли». Что скажешь, стар…

И только когда Лоуренс обратился в конце своего монолога напрямую к, как он полагал, сотруднику лазарета, то открыл глаза и уставился на своего посетителя, замерев в немом ступоре. Все это время его слушателем был далеко не «старикан в белом». Картина маслом. Все те же покачивающиеся полупрозрачные занавески, яркий свет дневного солнца в спину, колыхающиеся на легком ветерке темные волосы. И широко открытые янтарные глаза, смотрящие напрямую на него.

Очухавшись от ступора, Ларс раздраженно захлопнул учебник и стянул с колен на подоконник. Подальше за спину. Вот еще, не хватало, чтобы его видели еще и с другой, скрытой стороны своего естества.

- А, уже понедельник…- Тихо отозвался тот, отвернув голову в сторону. Кажется, чувство стыда все еще играло где-то под ложечкой, не позволяя еще раз напрямую посмотреть в чужие глаза.

Либо Лоуренса хорошо приложили головой к парте, доведя до сотрясения мозга и прекрасного диагноза-любимчика травматологов - ЗЧМТ, либо что-то в «сегодняшнем Клоде» изменилось настолько за прошедшие выходные, что даже такой придирчивый ценитель как Ларс был готов признать: а Науэлл-то красавчик. Невольно все же переводя взгляд на своего посетителя, Квин искренне пытался найти причину таких поразительных метаморфоз в восприятии одноклассника. Ну не могла же обычная рубашка, которая чертовски ему шла, так сильно повлиять на образ? Не могла ведь? Или могла? Хотелось верить, что дело было именно в ней. Иначе у Лоуренса появится еще больше вопросов к самому себе этой ночью. А головной боли и тошноты в жизни ему, с подачи Билла, теперь хватало с горстью и без того. И все же, сегодня Сова выглядел совершенно очаровательно.

Протянутая тетрадь сначала вводила в ступор, заставляя шестеренки в голове активно тереться друг о дружку в попытке вспомнить, на кой черт ему вообще что-то было нужно от Клода. Когда необходимое воспоминание было найдено, Лоуренс снова нацепил на лицо свою улыбчивую и благодарную маску мальчика-очаровашки, которой частенько пользовался в учебные часы.

- О, точно, ты же нес мне конспекты,- веселым тоном начал тот, надеясь тем самым сбить свой предшествующий настрой, не соответствующий образу «шута из львов». Миссия, конечно, была заведомо провальной, ибо, на минуточку, у Клода была идеальная память, но попытка все же не пытка. Не снимая с лица улыбку, лев протянул руку, цепляясь за край конспектов и намеренно говоря с характерным английским акцентом,- Thank you.

Почему ты во Львах?

Лоуренс замирает с этой чертовой искусственной улыбкой, вытянутой рукой, держащейся за край рукописей. А всего-то и нужно было просто отдать чертовы конспекты. Без лишних вопросов. Без этих неожиданностей. Не тревожь осиный улей, мёда ты там не найдешь… Выдерживая паузу, он все же утягивает конспекты на колени, быстро пролистывая страницы.

- Ого! Никогда не видел такой идеальной работы,- Старается перевести тему, говорит так, словно его оцифровали и вставили в игру на роль веселого и беззаботного персонажа,- Даже не верится, что это ты сделал. Ну точно гениальный ученик!

Я не зову тебя в Совы, не подумай, но….

Лоуренс снова замирает, понимая, что его маневр обречен на провал. Восковая улыбка медленно сползает с лица, а взгляд упирается в очаровательные завитки букв на бумаге.

Почему ты во Львах? Такой простой вопрос отпечатывается эхом с последующим звоном в его сознании. Он часто и сам задавался им, но предпочитал отложить мысли в долгий ящик, сублимируя переживания своими способами.

- А что, разве это не очевидно?- Если бы его услышал посторонний человек, то никогда бы не приписал слова Лоуренсу Квину. Его голос был как никогда холоден и преисполнен безразличными нотами. Медленно подняв голову, он смерил посетителя строгим взглядом, совершенно лишенным привычного блеска.

Пока ты всем доволен, время – это летящий навстречу камень. В тот момент, когда он с хрустом проламывает дыру в черепе, понимаешь, что покуда он летел, ты был счастлив. Нет ничего молниеноснее и слаще, чем те отрезки жизни, когда ты не чувствуешь времени, когда оно не касается и не сокрушает всей поверхностью. Это позволяет путешествовать и делать это в одном единственном направлении: от своего прошлого к своему будущему, и никому не ведомо, как долго нам по пути. Этот путь может быть легким или не очень, долгим или безжалостно коротким, а у иных он может напоминать прогулку по скрипучему снегу сквозь морозец и дымку алкогольных испарений и сигаретного дыма, через которую все вокруг кажется обманчивым и странным, но на самом деле это было не совсем так.
Это какая-то беззаботная эйфория. Невыносимая легкость бытия.
Но камень летел четко в голову, и нашел свою точку соприкосновения, возвращая в отрезвляющую реальность.

Лоуренс протяжно и грузно выдыхает, касаясь ладонью своего лба. Потирая подушечкой ромб-татуировку, считая, что это остановит приступ надвигающейся головной боли, он закрывает глаза и произносит:

- А ты, значит, из тех людей, что любят подбирать бродячих котят на улице? И считают себя героями за это?- Наверное, прозвучало грубо. Но гордость Лоуренса не могла пропустить слова одноклассника о помощи, когда те больным уколом таранят под ребрами, вонзаясь в сердце.- Не думал, что это высокомерно?- Ларс горько усмехается.- Считать, что раз твоя голова работает лучше, чем у остальных, то ты имеешь право предлагать всем помощь? Помог бы, говорит…- Едва сдерживая смешок, он медленно переводит взгляд на своего собеседника, в котором так и читается: «меня тошнит от таких как ты».

А еще в нем читается «я хочу помощи». И вместе с тем «отвали». А под всей этой мешаниной стойкое и громкое «прости». Этот клубок эмоций, который образуется в его груди тяжким дегтеобразным грузом, уже возникал когда-то давно. Когда-то, когда он еще жил на своей родине и ходил в обычную школу. Когда-то, когда он был маленьким и невзрачным мальчиком, что усердно трудится на занятиях, искренне радуется новым знаниям и с рвением стремится выполнять различные работы, выходить на школьные ярмарки. Когда-то, когда он еще был Лоуренсом без масок. Он хорошо помнит, как к нему относились окружающие. Прекрасно помнит, сколько раз успевал получить за школой от задир. Прекрасно помнит те моменты унижения, которые постигали слабого ребенка, считавшего, что быть самым умным – это круто, и кроме знаний ему ничего не понадобится. И он помнит, как выстроенная система ценностей разбивалась вдребезги, когда он сидел продрогший в фонтане, в который его кинули вместе с конспектами, рюкзаком. Просто так. Потому что он был слаб и не мог ответить. Потому что таких либо пожирают, либо выставляют на посмешище. И вчерашние друзья, вернее те, кого ты считал таковыми, на самом деле просто пользовались добротой и знаниями. Более того, каково это, будучи ребенком, узнать, что ты нужен родной матери только лишь потому что полезен?.. Этот дегтеобразный монстр уже тогда растекался прямиком из его сердца, обхватывая мерзкими руками за плечи и нависая дополнительным грузом.

И сейчас этот монстр, долгое время дремавший внутри, снова висел на его спине, обхватывая мощными лапищами за шею и насмехаясь. Отвратительное ощущение. Отвратительные воспоминания.

- Так что же ты хочешь услышать от меня? - Ларс хмурит брови, не сводя взгляда с красных океанов глаз Науэлла.- Что я слаб? Что мне нужна стена защиты, а львы казались мне лучшим вариантом? Что я думал, мол смогу спрятаться за спиной Мигеля и прожить спокойно оставшиеся тут годы? Знаешь, я и сам могу справиться со своими способностями.- Нет, не можешь, и ты прекрасно знаешь это, Лоуренс.- Всегда сам справлялся. Один. Собственно, мы здесь поэтому и торчим, в этом чертовом приюте, чтобы научиться с ними справляться. Но,- хватаясь ладонью за ткань одежды на груди, он скалится, готовясь признать вслух то, о чем всегда боялся говорить,- я не могу себя защитить. У меня нет силы, чтобы справляться с теми, кто мне не по зубам. А одним только мозгом тут не справиться. Недостаточно быть просто умным или «ищущим». И я пойду туда, где есть эта стена. Туда, где я буду в безопасности.

И стану тем, кого захотят защищать. Сделаю что угодно, лягу под кого угодно, лишь бы получить необходимое. Стану совершенно новым собой, - эти слова он произносил как мантру в своем прежнем приюте, когда с невидимой иглой и нитью перекраивал себя с нуля, когда выковывал маски.

Защита. Последний аргумент разбивается, словно хрупкая ваза при падении с высоты. Вчерашний инцидент показал, что он ошибся. Все те причины, ради которых он примкнул к банде, постепенно растворялись, оставляя после себя звенящую пустоту и непонимание, куда двигаться дальше.

- Сильный пожирает слабого. А здесь, в каменных джунглях, этот закон слишком хорошо приходит в исполнение. У меня не было другого выбора.

Это так мучительно – говорить. После долгих лет молчания. Кому-то, кого почти не знаешь, но он смог расшатать то, что так долго находилось в равновесии, скрепляемом иллюзией контроля. Он правда думал, что его жизнь в Шайенне сложится не хуже, чем в том месте. Но ошибся, допустив массу ошибок. Находя остатки душевного равновесия, он глубоко выдыхает, разжимая ладонь.

- В любом случае, это уже не имеет смысла. – Его голос обрел хрипотцу и стал постепенно затихать от слова к слову.- Будь я хоть львом, хоть совой, хоть одиночкой, теперь это все не имеет смысла.- Если надо, то шакал сможет его прибить. Эта теорема доказана.- Правильный выбор нужно было сделать раньше.

Слишком много слов. Слишком много лишних слов.
Его рука дрогнула и протянула Науэллу принятые рукописи обратно. Уже не смотря в сторону пришедшего, полностью закрывшись от него невидимой дегтярной рукой, он аккуратно ткнул краем записей ему в грудь.

- Спасибо за помощь. Я как-нибудь сам справлюсь.

Гордость и предубеждения. Он не мог принять помощи того, на чью податливую руку оскалился и покусал. Глупо было надеяться на обратный результат. Но так хотелось верить, что хотя бы раз в жизни ему повезло найти кого-то, кто отличается от большинства его окружения. Так хотелось принять чужую помощь, но.
Такова уж судьба Лоуренса – быть одному.

Плечи Лоуренса едва заметно дрогнули, когда Клод отступил на шаг. Он ожидал чего угодно: шлепка по щеке, выхватывания конспектов или громкой брани и хлопанья дверью, но явно не этого. А потом он начал говорить. Говорить и говорить. На какой-то странной интонации, мало знакомой Квину. Что-то на грани злости и спокойствия хладнокровного. А Ларс… Ларс продолжал сидеть с опущенной головой и вытянутым конспектом в мелко подрагивающей руке. От напряжения, от усталости, от злости, от отчаянья; - нужное подчеркнуть. А Клод говорил и говорил… пальцы льва сильнее сжимали конспекты до побеления ногтевой пластины, до легкой деформации бумаги. Но он не опускал руки.

Да что ты вообще знаешь обо мне…,- Эта эгоистичная мысль громким звоном пронеслась в голове. Вот только никто и не обязан о тебе что-то знать, Лоуренс. Никто тебе ничем не обязан. Тем более этот мальчишка, что распинается перед таким куском дерьма, как ты.

Да ничего ты мне и не сделал… плохого,- Следующая звонкая мысль ударяет молоточком ему по вискам. Теперь рука Ларса медленно опускается вместе со сжатыми рукописями, безвольно свисая с кровати. Клод ведь действительно не сделал ему ничего плохого. В былые мирные деньки им вообще было индифферентно друг на друга. А в пятницу он рисковал, вытаскивая побитого льва «из полыхающего дома». Еще и навестил. А еще эти конспекты, так идеально составленные. И пусть Квин не углублялся при пролистывании в суть предметов, но видел краем глаза какие-то пометки. Так тщательно. И чернила еще свежие. Клод не сделал ничего плохого для него.

Лоуренс молчал, слушая такую правильную субъективщину человека из другого, полярного ему мира. Толпа слабых против сильного? Интересно. Вот только толпа слабых погибнет в толпе сильных. Их просто раздавят. В газовых камерах те, кто хотел жить (все), но был сильнее, безжалостно топтали женщин и детей, чтобы подольше пожить и глотнуть крупицы воздуха над потолком. Черт, плохое сравнение.

- Хищники, травоядные. Хищники все равно оказываются на вершине цепи.- Едва слышно прошлепал губами Ларс, надеясь не быть услышанным.

И чем дальше уходил в свои рассуждения Клод, тем страннее себя ощущал Ларс. Он был согласен и не согласен. Каждый судит со своей колокольни. И их, судя по всему, слишком разные. Интересно, как бы заговорил Науэлл, окажись в том кабинете вместо Лоуренса?

Не быть зацикленным на идее «самостоятельности»? Сложно, когда ты с раннего детства таким был.

- «Те, кому на тебя не насрать?»- Повторяет Квин.- И кто же это? Ты? Пришел мою душу спасать?

Усмешка. Вряд ли. Клод просто стал заложником ситуации.

Он грузно вздыхает и утягивает волочащими движениями конспекты на кровать, оставляя поодаль от себя. Медленно подбирая колени и обхватывая одной рукой, Лоуренс медленно накрывает ладонью свое лицо. Словно снова натягивая плотную маску. И поворачивается к говорящему, подпирая щеку ладонью. И смотрит. Смотрит.

Смотрит прямиком на Клода, который почему-то все еще стоит здесь, в шаге от кровати. Который почему-то все еще терпит эти унижения перед кем-то вроде него. Который почему-то так рьяно распинается и пытается согнать дегтярного монстра с чужих плеч…  Гребаный Клод Науэлл, ворвавшийся в его ледяную иглу со своим жарким пламенным факелом. Чертов красноглазый херувим в белом. Хватит так смотреть. Почему-то плечам стало немного легче. А на сердце только тяжелее. За пару минут нахождения в одной комнате, он рассказал этому странному мальчишке больше, чем даже в исповедальне перед слугой божьим. Больше, чем говорил правды в принципе за всю свою приютскую жизнь.

- Ты слишком много знаешь.- Совершенно спокойно и тихо произносит Лоуренс с минуту молчания. Медленно вытягивая руку, складывая пальцы в подобие огневого оружия и целясь своему посетителю сначала в грудь, а после переводя на лоб, он щурится на один глаз и склоняет голову чуть набок, позволяя прядкам волос снова упасть на лицо.- Может, мне стоит тебя убить за это?

Ему уже все по барабану и без разницы. Смерть – большая глупость. Смерть – финальный монтаж, старичок с итальянской фамилией был прав. Никто не спросит, почему у тебя грустное лицо, когда мысли только об одном. Поэтому он надевает маску. Интересно, Клод догадается, что он блефует? Все же Ларс не раскрывал ему подробности своей второй постыдной и не управляемой способности. Да и в целом не заикался о ней. Может, он решит, что Квин – киборг-убийца, способный плавить мозги или выпускать невидимую пулю в лоб? Ах, как бы это было удобно. Пуф!.. И нет проблем. Но Лоуренс лишь дурачится. Шутит. С абсолютно апатичным лицом, потерянным взглядом и настолько не характерно опущенными уголками губ, что лицо, привыкшее держать улыбку, даже так не собирается разглаживать легкую морщинку-ямочку от постоянной фальшивой улыбки.

- Будет жаль убивать тебя,- его речь немного заторможена, гласные растягиваются сами собой. И пусть его указательный и средний пальцы направлены в лоб одноклассника, янтарный взгляд упирается прямиком в глаза Клода,- ведь ты сегодня такой красивый в этой чертовой рубашке.

И в этом даже есть смысл, ведь всякая красота скоротечна, но нелепое уродство этого блядского мира сохранит себя юмористическим слепком в памяти. А Клод действительно красивый. Теперь Квин даже не отрицает этой шальной мысли.

- Пуф.- Безэмоционально пародируя выстрел тому в голову, Ларс опускает руку.- Смотри-ка, живой.

Хочется лечь в шавасану. Закрыть глаза и пытаться сконцентрироваться на своих пальцах ног. На ступнях. Расслаблять все это мясо. По частям, вверх. У него непривычно унылое рыло, он утомил даже смерть, она устала икать от его мыслей о ней как от психопатичного навязчивого бывшего. «Не звони мне больше, придурок!» - крикнула бы ему смерть. Пока он медленно как в больном сновидении сидит в своей кровати и думает: а что будет, если он умрет? Окей, его труп быстренько скроют? Тогда отсутствие трупа облегчит всем жизнь – ты был ничем и в ничто возвратишься. Его никто не навестит, потому что в США бабушка не поедет, а родители… Одной все равно, а второму будет слишком стыдно появляться даже перед трупом сына. Слабак. А что с документами? Наверняка и с ними какая-то хреновина. Нужны ли ему вообще документы? Ему ничего не нужно. Что ему нужно? Чтобы перестала болеть голова – между его бровей все-таки залегает глубокая складка. В этой складке вся мировая скорбь, вся парадоксальная его, этого мира, суть.

На долю каждого классного героя должна выпасть красивая трагедия. У него нет смертельной болезни. Нет волнения за человечества. Нет зависимостей. Он не разочарован в боге. Он не очарован богом. У него нет несчастной любви. Нет поводов для самоубийства. Нет средств для самоубийства. У него есть только он сам – одна большая черная тень проблемы. Рубец этого мира. И это печально.

- Может, моя «русская рулетка» сработает теперь?- Ларс не сдается в своем блефе. Даже название придумал липовой способности. Вновь поднимая прицел на Науэлла, выдерживая паузу, он резко сгибает руку и подставляет себе под подбородок. Словно герой дешевого фильма, нашедший нужный угол, чтобы вышибить себе мозги.- Говорят, когда на себя, то работает лучше.

Неужели не смешно? Так себе шутка. Но и он сам так себе. Это был максимум его иронии и театра одного актера, когда все маски сорваны, грим размазан по лицу, а свет софитов давно погас. Хотя бы немного повеселится. Поверит или нет?

Не строй предположения. Не ковыряйся там, где не просили. Принимай как есть, и ешь что дают. Уважай чужую самость. Ты никогда не сможешь обидеть меня больше, чем я обижаю сам себя. Это совершенно безопасная стратегия. Я ударил себя так сильно прямо в мое дебильное полудохлое лицо, так его расхерачил до кровавых соплей, чтобы твой любой последующий удар заведомо оказался пустяком. Ловко, а?

Губы льва медленно приоткрываются, замирая в немом удивлении, когда его руку так ловко уводят от шеи. Он в принципе замирает, опуская взгляд на теперь уже сидящего Клода, искренне не понимая, почему этот идиот все еще не сбежал. Такое упорство отзывается уколом в сердце.

- Дурак,- хрипло и тихо отвечает ему Квин,- это даже не моя способность.

Не моя, но того парня из прошлого приюта. Как жаль, что его «русская рулетка» выстрелила в самый неподходящий момент, распустив на стене прекрасное месиво из мозгов и крови. Зато какие воспоминания… И какой повод украсть чужую способность для такого маневра. Жаль, что его «шутку» не оценили по достоинству. Зато она открыла новую ветвь их диалога, что вот-вот мог бы зайти в тупик.

- Как будто я спокойно умру.- Тяжело вздыхает Ларс, наклоняя голову вбок.- Я эгоцентричен как мразь. Я думаю, что я эгоцентричен как мразь. Но даже такие не стреляют себе в челюсть. И уж тем более не стреляют в своих спасителей. И без того проблем полно.

Наверное, лучше быть расчетливым, по алгебре проанализировать свой шаг, свой вздох и взгляд, вывести статистику и диаграммы на скорую руку. Дискурс тела и анализ обольстительной лингвистики. Наверное… Но вот он Ларс. Сидит перед ним с уровнем утомленности на энергосбережении, неожиданно возвращая себе заряд. А всего-то и нужно было заикнуться о «метках».

- У всех есть шрамы.- Заключает спокойно Лоуренс, слегка поведя плечом. У кого-то безобразие на лице, у кого-то рубцы на сердце или матке. Неожиданно, он медленно опускает голову с легкой тенью улыбки на лице, «заигрывая» нерешительным взглядом с Клодом, пока пряди волос вновь кокетливо падают на лицо, но Квин успевает убрать их за ухо.- Покажешь мне свои?

Ему не нужно было разрешение, потому что Квин уже все для себя решил и так. Ради приличия он задал этот, наверное, неловкий вопрос Клоду. Все же, это он – Ларс, не видит ничего особенного в том, чтобы предстать нагим. Даже частично, обнажая лишь крупицы своего таинства. Но это не значит, что подобное приемлемо для остальных. Он выдерживает паузу, не сводя взгляда с чужого лица. Кажется, сегодня они плотно сцепились друг с другом, изучая во всех подробностях зрачок и радужку. Он смотрит на Клода как смотрел бы телевизор, бесконечно, с интересом и просто залипая, часами, сутками, веками, пока вокруг рождаются и умирают, танцуют и смеются, пока строятся районы и рушатся города. Пусть планета сгорает и вновь обрастает свежим перспективным циклом, а он будет сидеть и смотреть на этого странного, но манящего человека. На него, и на его шрамы. Разве может быть что-то интереснее, чем наблюдать за своей полной абсолютной противоположностью? А после потянулся рукой к чужому воротнику.

Было в этом что-то интимное и запретное. Вот так вот просто и легко поддевая и расстегивая чужие пуговицы, погружая комнату в молчание после всех громких фраз. Пуговица, вторая… Этого недостаточно. Ловким движением пальцев расстегнув четыре верхние и отодвинув края рубашки в сторону, лев уставился на его обезображенную ключицу. Тот, кто оставил подобную метку – явно был довольно экспрессивным человеком со своим чувством «стиля», если так вообще можно выразиться в отношении чужого недуга.

В спокойном взгляде Ларса промелькнула тень сожаления. Так грустно, что это произошло. Почему? Хотел бы он знать. Но вместо того, чтобы терзаться догадками и бесцельно пялиться, Квин скользнул пальцами по чужой ключице и ниже, обводя контуры ожога теплыми подушечками.

- Наверное, было очень страшно.- Переходя на полушепот, заключает Ларс, блуждая по чужой груди и выводя узоры.- И больно. Вот здесь… все еще болит?

Его ладонь ложится на левую половину груди, поближе к верхушке сердца. Шрамы. Шрамы перестают болеть со временем. Но терзания сердца могут оставаться надолго, напоминая о прошлом в самые неподходящие моменты. Буквально, зная топографию одного из главнейших органов человеческого механизма, Ларс растопырил пальцы, надеясь почувствовать, как под ними тихонько бьется мощный насос.

Промолчав с минуту, он поднимает взгляд на Клода, придвигаясь ближе к чужому лицу. Буквально нависая над одноклассником, не убирая ладони с его тела, Квин произнес:

- Ты же знаешь, что когда начинается брадикардия, а cor meum начинает медленно умирать, то нужен атропин? Всего лишь 0,1 кубика способны сотворить чудо, если пустить алкалоид по вене. И если не помогло, то можно добавить еще. И еще, и еще, пока это позволяет дозировка в миллиграммах до критического значения.- Рука Ларса плавно нажала на чужую грудь.- И когда сердце болит, нужно искать свой «атропин». Дай угадаю,… наука?

Пусть Лоуренс и говорил метафорами, он надеялся, что «глупый», как себя окрестил сам Науэлл, ученик сможет понять его сравнения и перенять на другом уровне подсознания. И термины смогут помочь.

- Наука – твой «атропин». Однако…- Тихо выдохнув чуть ли не в лицо Клоду, Ларс продолжил.- Атропин может быть как антидотом при отравлении, как спасательным кругом для умирающего, так и ядом. Когда его слишком много, то страдать начинает уже далеко не только сердце. И тогда нужен прозерин.- Заглядывая со всей своей природной наглостью в его глаза, Ларс тихо прошептал.- Так где же твой «прозерин», раз ты уже настолько отравлен, что предлагаешь чужому человеку калечить твое бесценное сердце? Не будет сердца, не будет мозга. Не будет Клода Науэлла.- Убирая ладонь с его тела, он ткнул указательным пальцем меж бровей собеседника, произнеся со всей серьезностью.- А если не будет Клода Науэлла, то кто будет приносить мне конспекты и доставать агитацией «жить»?

И Ларс ухмыляется. По-доброму. Искренне. Без оттенка боли, без злобы и отвращения. Смиренно, легко и даже… с какой-то «материнской» нежностью? Отстраняясь от одноклассника, кажется, он и так достаточно нарушил его личное пространство, Квин прислоняется к спинке кровати, щурясь в виноватой улыбке.

- Значит, если я не скажу тебе три раза, то ты не уйдешь? У тебя же было столько возможностей.- И действительно. Все поведение Лоуренса, все эти американские горки его настроения уже давно бы спугнули любого посетителя. Но Клод не заискивал перед ним, не искал одобрения или вселенской благодарности… Он просто. Просто все это время находился рядом? Совершенно чужой человек из другой банды. Тот, с кем у Ларса буквально не было ничего общего с момента, как он пришел в класс 2-2. И почему же он все еще не ушел?- Странный ты.- С улыбкой заключает Квин, потупив взгляд на лежащие рядом конспекты. Наверное, он сейчас разговаривает как контуженный, пытаясь вернуть интонацию и мимику извечно веселого, но печального клоуна.- Сначала ты меня спасаешь и заставляешь посмотреть как на героя в плаще. Потом смущаешь своими выходками. Потом неимоверно бесишь, а теперь… приносишь покой и расслабление.

Я так расслаблен. Ты даже не представляешь, как я расслаблен. Как овощ на грядке. Или в палате психоневрологического. И это мое обычное лицо… Да ничего оно не выражает, это лицо.

- Спасибо, Клод.- Наконец заключает Квин, сложив руки в замок на коленях и прикрыв глаза, замерев с приподнятыми уголками губ.- Хотя у тебя наверняка есть дела поинтереснее, чем сидеть со мной. И нет, я не говорю тебе трижды «уходи». Но и не держу, все же ты зашел сюда только ради конспектов. А в итоге получил столько ненужных волнений. Мне жаль.

Нет. Не жаль. Это было чертовски необходимо.

- Наверное, ты прав насчет Сов.- Дополняет смиренно лев, отворачиваясь к окну и продолжая спустя мгновения. Неуверенно. Тихо.- Интересно, как бы все обернулось, если бы...

Но мы уже никогда этого не узнаем.

А ведь его взгляд стал каким-то совершенно тупым, когда он слушал рассуждения Клода и трогал его шрамы. Очень в духе Шекспира, экстаз и трагедии, и вот теперь в этой трагедии он дозировано получал порцию чужой скрытой боли, отпечатанной сморщенными контурами искаженной кожи.

Сравнения и параллели успокаивают. Тактильный контакт успокаивает. Вид Клода успокаивает. Он не пялился неприлично как в зоопарке, как нельзя пялиться, расчеловечивающе так. Он созерцал. Он хренов эстет. Созерцал его жесты, подмечал смену мимики, направление взглядов. Интереснее, чем шестичасовые новости. Чем шоу со звездами на льду вниз головой на шпагате с песнями и пародиями. Его жесты и слова полны воли и цели. Его рассматривание нецелесообразно и бессмысленно, поэтому он получает удовольствие. Красоты в этом мире до скорби мало, он нашел еще немного. Его красота на любителя, а телесная композиция похожа на танец без натужной актерской игры и смысловой механики. Это какая-то естественная и изящная категория телесного. От этого можно получить определенного вида сенсорную перегрузку, но ему нормально.

Когда я смотрю на тебя, у меня все лицо в тебе.
Как в пепле после взрыва. Как в пудре после дуновения воздуха. Как чихнуть в пепельницу.

Он ведет плечом, отгоняя странные мысли. Пока он смотрит на него вот так – Науэлл прячет взгляд за тупой концентрацией куда-то в стороннюю точку. А потом и вовсе закрывает глаза. Ему неприятно. Пора прекращать.

Наверное, Квин поступил слишком опрометчиво, пойдя на поводу своих желаний, желая прикоснуться к этому человеку. На месте Клода ему тоже было бы от себя мерзко. Но его пытливый и одновременно равнодушный ум победил, возведя «хочу» превыше чужого комфорта. Теперь же, когда его руки были покорно сложены на коленях, когда его душа погасла вместе со всей выплеснутой энергией, оставляя после себя пустое «ничего», он сложил два плюс два, дав себе установку не трогать своего спасителя. В конце концов, любой нормальный человек не хотел бы такого контакта с кем-то вроде Ларса.

Спорить о кислороде и атропине было бы бессмысленно. Каждый придерживается своей точки зрения. А даже если Квин и убедит Науэлла, что сравнение с кислородом – вещь тем более ненадежная, ведь последний может спокойно исчезнуть из поджатых или заполненных жидкостью легких, а аппарат ИВЛ в этом случае лишь временно сможет поддерживать орган, ухудшая работу и приводя к постепенному сепсису, это было бы бессмысленно. Он не имел права говорить ему о науке. Он не имел права порочить то, что дорого, даже если сам познал, что любое «дорогое» однажды может погубить. Он просто не имел на это никаких прав и лицензий.

- Как скажешь.- Его ответ был беззлобен, почти что равнодушен и краток. Пусть каждый остается при своем чужом мнении.

Постепенно сгибая колени, ставя на них локти и подпирая голову рукой, лев перевел взгляд с окна на говорящего. Его странное правило немного давало власти. Это что, такая подачка? Как щедро. Клод мог этого не делать. Но Квин уже слишком устал рассуждать о чужих мотивах и побуждениях, поэтому только отпечатал чужое разрешение в своей памяти, закинув правило трех «уходи» в дальний ящик. Вряд ли ему вообще придется пользоваться им.

Когда Ларс выйдет из лазарета, все опять встанет на свои места. Его одноклассник-сова больше не будет чувствовать себя ответственным за жизнь спасенного, получит обратно конспект после того, как Лоуренс его изучит, и… на этом все? Ведь по сути их ничего больше не связывало.

Кроме этой камерной шекспировской сценки с обнажением души. Но и это останется маленькой тайной, которую они унесут в могилу. Странный все же он, это точно.

- Ты шоколад любишь?

Не люблю.

- Если ты принес мне шоколад, я его с радостью съем.- Лоуренс отвечает почти что машинально.- Но немного, для кожи вредно.

Лоуренс не ненавидел сладости. Просто, когда ты почти что всю жизнь стоишь у плиты и готовишь различные торты, пирожные и ручной шоколад, экспериментируя со вкусами, то постепенно перестаешь относиться к сладостям с особой ребяческой любовью и желанием. «Приедается», что ли. Но он уже достаточно наломал дров, чтобы отказывать однокласснику в его благородном намерении поднять уровень эндорфинов скучающего больного. Благо, он хорошо умел вписываться в предпочтения окружающих и поддерживать как разговоры, так и поедание чего-то вкусного. Не прикопаешься.

- Тебе нравятся сладости?- Неожиданно задает вопрос Квин, наклоняя голову.- Какие?

Возможно, если Клод их так любит, то Лоуренс сможет оказаться полезным в будущем.

«Наслаждаться настоящим и обратить это в цель своей жизни – величайшая мудрость, так как оно одно реально, все же остальное – только игра воображения. Но с одинаковым успехом можно было бы назвать это и величайшей глупостью; ибо то, чего уже больше нет в следующее мгновение, что исчезает, подобно сну, недостойно серьезного стремления»…

Хруст.

Плитка горького шоколада надламывается во рту безучастного Квина, пока в мыслях крутятся эти прекрасные строки Артура Шопенгауэра. Это мгновение так быстротечно, как таящий во рту шоколад, что еще пару минут назад лежал на краю кровати в красивой обертке, а теперь медленно растворяется на языке, оставляя горько-сладкое послевкусие. Маленькая вкусовая бомба, что прекрасно подошла бы в качестве топпинга на торт или в состав крема для профитролей.

Но участь этой несчастной плитки – вовсе не стать частью искусства, а исчезнуть из этого мира во рту того, кто совершенно не ценит такой «голый» вкус. Во рту того, кто испытывает легкое напряжение от изучающего взгляда Клода, хотя ранее даже не обращал внимания на тысячи чужих взглядов, в которых отражался интерес, похоть или презрение. Но только эти красные радужки с его пытливым взором вонзались в спину колкими иголочками мурашек.

Неуютно.

- Хороший шоколад.- Спокойно заключает Лоуренс, смахивая большим пальцем крошки с уголка рта.- Думаю, этот дурачок,- медбрат,- накинется сам, когда учует аромат какао. Этот тип любит похомячить во время чаепития. А чай он пьет… всегда.

Если бы они не разговаривали, было бы еще хуже. И пусть разговор их, по сути, всего-то и был проявлением такта вежливости и интереса из будущей корысти, но даже так это было лучше, чем ничего. И лучше, чем то, что было «до». А Лоуренс слушает и впитывает всю полезную для себя информацию, медленно пережевывая и пробуя на вкус принесенную сладость. Признаться, ему редко кто-то делал подобные «подарки», потому даже при всей своей нелюбви он с благодарностью принимал этот акт чужого милосердия.

Значит, шоколад и кофе. Надо будет запомнить. Он предпочел не комментировать оговорку Клода насчет слабой стороны способности. Обычно слабостями не делятся с кем попало. Возможно, Науэлл немного расслабился и потерял бдительность… Но Лоуренс запоминает.

- Я люблю экспериментировать.- Расплывчато отзывается Квин, заворачивая плитку обратно в шуршащую фольгу.- Особенно с растительными вкусами вроде лаванды. Она прекрасна визуально в сладостях, успокаивает и дарит приятный аромат.

И пусть цветки лаванды – продукт крайне дефицитный для студента Шайенна, Ларс имел в запасе неплохой запас, который умело расходовал только для самых исключительных случаев. Но Клоду знать об этом не обязательно.

И пусть беседа клеилась не слишком свободно, с остатками зажимок, но они продолжали говорить. Говорить и говорить, пока их не прервал вернувшийся улыбчивый придурок,- медбрат,- сообщив «радостную» новость о грядущей перевязке. И Лоуренс спокойно провожал своего гостя взглядом, подняв перебинтованную руку и медленно качнув ей из стороны в сторону.

- Эй, Науэлл,- окликнул его студент, помедлив,- спасибо.- А разве нужны подробности этого «спасибо»?- Заглядывай, если будет время.

То ли для видимости дежурного медбрата, то ли по собственной глупости, но лев обронил эти слова. Где-то в его мысли действительно зародилось шальное «я буду ждать».